Друзья, я собрал самые интересные отрывки из военных мемуаров моего деда. Даю их без комментариев — лишь с фотографиями автора мемуаров. Приятного вам чтения и с Днём Победы!
…Когда наши пошли в наступление, стояла пасмурная погода, пошел снег и метель. Тучи двигались низко. Несмотря на это, налетели в распоряжение штаба полка и стоянки кавалерийских коней вражеские самолёты. Они бомбили с небольшой высоты и причинили немало потерь кавалеристам. Погибло немало их коней от этой бомбёжки. Но расположение наших войск было хорошо прикрыто зенитными средствами. Когда налетели юнкерсы, был открыт такой огонь по самолётам, что сразу от прямого попадания снаряда в фюзеляж самолёт разлетелся на две части и упал. Вскоре сбили второй самолёт.
Видя это, все, кто был в этом районе, выскочили из своих щелей-нор и тоже давай палить по немецким самолётам: кто из ручного пулемёта, кто из ружья ПРР, а кто и из пистолета, хотя огонь из пистолета был бесполезным. Но все, кто имел оружие, стреляли. Стояла такая трескотня, что ничего не было слышно. В один момент в воздухе горело сразу три самолёта противника. За каких-то полчаса или минут 40 налёта сбили, кажется, 11 самолётов. Такого за все почти четыре года войны больше я не видел. Бывало, что зенитки собьют при налёте один или два самолёта, но никак не больше. А чаще всего налетят самолёты, насыпят на голову бомб и безнаказанно улетят. Но в этом раз радость превзошла и заставила на время забыть все перенесённые ранее обиды и унижения со стороны немецких самолётов и их лётчиков…
Генерал Карбышев в довоенное годы
…Очень хорошо мне запомнился комдив, а затем генерал-лейтенант Карбышев, начальник кафедры военно-инженерной службы, доктор военных наук и профессор. Это был очень авторитетный преподаватель академии. Но был внешне незавидный, небольшого роста, худощав, рябоват. Был он очень скромным и простым, доступным для всех, даже для нас, красноармейцев. В дни революционных праздников он, после предъявления пропуска постовому, поздравлял его с праздником и обязательно пожимал ему руку. Он и меня один раз поздравил таким образом. Это было в майские дни 1940 года. Во время моих дежурств в наряде в академии, по заявкам преподавателей к выходу в проходную парадного подъезда должны были подавать для них легковые автомашины из гаража. Иногда машины не успевали прибыть к выходу преподавателя. В таких случаях некоторые преподаватели упрекали нас, но генерал Карбышев этого никогда не делал. Бывало, выйдет и спросит, прибыла ли машина. Если нет, он просто ехал на трамвае. Тогда по ул. Кропоткинской (ныне — ул. Пречистенка — udikov) ходил трамвай маршрута «А», который мы называли Аннушкой. Вот на этой Аннушке и уезжал генерал Карбышев…
Если завтра война…
…Что тучи вокруг Советского Союза сгущаются, мы знали и к войне готовились. Война с Финляндией показала, что наши войска не вполне подготовлены для ведения боев в суровых зимних условиях. Поэтому принимались меры к приближению обучения солдат к боевым действиям во время холодной зимы. В зиму 1940-1941 годов наши полки неоднократно выезжали в зимние лагеря, а точнее говоря, просто в лес, под открытое небо. Там днем мы занимались тактикой, ползали в снегу, а ночи коротали в холодных шалашах и у костров. Это не очень приятно, но это было необходимо, и никто не роптал. Помню, в эти зимние лагеря приезжал заместитель командующего Московским Военным округом генерал-лейтенант Захаркин.
Весной 1941 года, примерно в середине мая, мы выехали в летние лагеря. Поскольку наша дивизия только формировалась, готовых лагерей не было. Мы находились в лесу за рекой Ока в километрах 40-50 от города Калуги. Тут и ранее летом находились воинские части, были капитальные постройки, но наш полк строил себе лагерь на чистом месте. Инструментов не хватало, мы малую саперную лопатку использовали вместо топора и строили себе всё, что требуется для солдатского быта. Получился неплохой лагерь: в лесу, на живописном месте недалеко от Оки — вечерами после занятий мы бегали туда купаться. За несколько дней до войны, в воскресенье, состоялось открытие лагеря. Из Калуги приехали знакомые, коллективы художественной самодеятельности. буфеты и т.д. День прошёл очень весело.
А то, что война на носу, наше высшее командование всё-таки знало. Вот почему я так думаю. Раньше у нас посылки не принимали. А за неделю-две до войны всем приказали лишние вещи отправить домой. Кроме того, все поношенное обмундирование отобрали и выдали новое. Всем выдали медальончики, т.е. металлические или пластмассовые патрончики с вложенными в них бумажко-ленточкой с анкетными данными и адресами родных их владельцев. Это, конечно, было подготовкой к грозным дням и мы, красноармейцы и младшие командиры, тоже это чувствовали, но только не думали, что это случится так скоро. Да ещё газетные сообщения успокаивали.
На 22 июня 1941 года у нас в полку было предусмотрено проведение спортивных мероприятий. Все, кто был свободен, главным образом офицеры, ушли в город к семьям и знакомым. День выдался ярким, солнечным и теплым. Бойцы и командиры спокойно позавтракали и пошли на поляну, где проводились соревнования. Часов в 12 или 13 пришли на обед, и тут говорят: ВОЙНА! Всё это было неожиданно и непонятно. Никто не ожидал её так скоро. Пообедали, но пища в рот не идёт. Каждый, конечно, понимал, что очень скоро придётся столкнуться с врагом и думал о доме, о близких. После обеда поступил приказ свертывать палатки и готовиться к маршу. Мы всё собрали и сдали старшинам рот, а к вечеру в походных колоннах отправились в Калугу — в зимние казармы. Шли всю ночь, и прибыли в город лишь к утру. Нам дали немного отдохнуть после марша, потом стали собираться в дальний и тяжёлый путь: сдавали вещи на склад, получали оружие, боеприпасы. После обеда весь полк вывели в лес за город. Туда же подогнали весь автотранспорт, который до сих пор стоял в консервации. Здесь проходили митинги. Командиры, политработники, красноармейцы выступали и клялись отомстить, уничтожить фашистскую нечисть и заверяли, что они с честью отстоят свою Родину. Таково было единое мнение и желание всего личного состава…
На второй и третий день … на автомагистрали Москва-Минск было очень сильное движение. Большинство машин двигалось на запад. На дороге стояли колонны порожних машин. Это был мобилизованный транспорт фабрик, заводов и учреждений. Ехали на высоких скоростях. При таких скоростях и от большого скопленя машин на дороге были и несчастные случаи. Одна машина разведроты нашего полка перевернулась в кювет и некоторые товарищи, ещё не видев противника, получили увечья. По дороге вдруг зачихал мотор нашей машины. Остановилась вся колонна батальона. Оказалось, кто-то запасные канистры вместо бензина наполнил водой, и шофер в пути залил её в бензобак. Такие случаи были ещё с некоторыми машинами. Видимо, кто-то имевший доступ к стоянке законсервированных машин, бензин продал на сторону, и чтобы этого не заметили, залил канистры водой. Пока выкачивали воду и заправляли машины бензином, прошло приличное время.
Через два дня заехали за город Смоленск и остановились в лесу недалеко от районного центра города Рудни. Здесь стояли дня три или четыре. Командир батальона и штаб получили топографические карты местности районов действий полка. Прибыл к нам в батальон на должность адьютатнта батальона (помощника штаба батальона) молодой лейтенант, только что окончивший пехотное училище. Если не ошибаюсь, его фамилия была Гречихин или Гречишкин. Здесь же получили газеты с речью И.В. Сталина, читали их. Мне помнится, по поводу его речи даже проводили в полку митинг. Врага пока мы ни на земле, ни в воздухе не видели. Мы здесь, видимо, стояли в ожидании прибытия танковых и артиллерийских полков, а также некоторых других частей и подразделений дивизии, которые следовали к фронту по железной дороге…
1996 год:
По дороге к фронту
…После трех-четырехсуточного стояния нас погрузили на машины и мы поехали в западном направлении навстречу врагу. Это было 5 или 6 июля. Ехали ночью с потушенными фарами. Практики езды в темноте у шофёров ещё не было, поэтому двигались медленно. Чтобы не столкнуться или не заехать в кювет или придорожную канаву, командиры ехали на подножках кабины машин и подавали водителям необходимые команды. Марш начали в темноте, а затем ехали и днём. В белорусских деревнях на дорогу выскакивали женщины и девушки с ведрами и крынками с молоком, поили содат и командиров и провожали их на запад со слезами. У красноармейцев и командиров боевой дух был высоким, мы были уверены, что покажем врагу, как залезать на чужую землю. Да и на наш взгляд наша дивизия и вся наша Красная Армия были вооружены неплохо.
У нас в дивизии танков было немало, правда, устаревших марок: БТ-7, БТ-5, Т-26 было больше, чем новых Т-34 и КВ. Но тогда мы не знали о уязвимости танков старых марок и считали их вполне пригодными для встречи немцев. Были в нашей дивизии и новые тяжёлые танки КВ-2. Это такая махина, что его не выдерживали мосты на дорогах и сами дороги, проложенные по белорусским болотам. На этих танках стояли пушки калибра 152 мм. Я их видел на дороге, когда двигались навстречу немцам, но на передовой их встретить не пришлось. Даже не могу сказать, дошли ли они к месту боя в начале действий нашей дивизии, или нет. И после такие танки за всё время войны я уже нигде не встречал. Видимо, в бою они не оправдали себя из-за большого веса и плохой маневренности…
Первые дни войны. Бои за Сенно и отступление
…На том направлении, где двигался наш полк, впереди себя никаких наших войск мы не видели. Или они отступали по другой дороге, или остались в окружении в тылу противника. Вот колонна нашего батальона выскочила из леса на поляну. Впереди виднеется населённый пункт с церковью и двухэтажными каменными домами. До населённого пункта не более 2-3 км, возможно даже меньше. Кто тогда мерил расстояния… Проехали немного, и получили мощный залп по колонне. Остановились, стали разворачивать машины в лес. Бойцы спрыгнули с машин и залегли по обе стороны дороги. Но машинам развернуться здесь было негде. ПО обе стороны мокрые луга. Как заедет машина за дорогу, застревает и начинает тонуть в грунт. Так вышло из строя и загорелось несколько машин. Это было перед районным центром Витебской области городом Сенно. Сейчас уже сложно сказать, как получилось так, что мы напоролись на город,где был враг. Видимо, тогда у нас плохо была поставлена разведка. При хорошей разведке, безусловно, этого не было бы.
Командир батальона майор Власов, надо полагать, немного разобрался в обстановке, развернул батальон и повёл его в наступление на город. Сначала артиллерии у нас не было, так что город брали без артиллерийской поддержки. Танков тоже не было. Нас, младших командиров управления батальона, использовали как связных. Мы бегали то в одну, то в другую роту с приказами командования батальона. В момент наступления на город Сенно, я был послан с приказаниями в левофланговую роту, сейчас уже не помню, какая это была рота. Она наступала в районе кладбища. Здесь на кладбище лежал наш боец, у которого вывалились наружу внутренности, но сам он ещё дышал. Этот раненый до сих пор перед моими глазами. Первые жертвы запоминаются надолго. Когда я вернулся обратно а штаб батальона, наши были уже на окраине города, заняли крайние улицы до оврага. Немцы поливали нас пулеметным и автоматным огнем из колокольни церкви и из окон двухэтажных каменных домов, которые стояли за оврагом. Около домика, где расположился штаб батальона, лежал убитый разведчик взвода пешей разведки. До сих пор помню его фамилию. Это был Рохницкий, высокий белобрысый парень.
Вскоре командир батальона послал меня разыскать командира полка и передать донесение. В донесении указывались цели для артиллерии. Я разыскал командира полка на опушке леса. Там же устанавливали на огневые позиции наши пушки. Вскоре из них открыли огонь по церкви и каменным домам. Подошли и наши танки. Полковые 76 мм пушки на танкетках проскочили под прикрытием огня артдивизиона на окраину города Сенно. Ещё до этого вступили в бой подошедшие другие батальоны полка. После ожесточённого боя полк выбил немцев из города и отогнал их за несколько километров. В оборону мы перешли уже за городом. Штаб нашего батальона находился в одном из окраинных домов. Стало понятно, что немцы подтянули резервы — они уже напирали на наши боевые порядки. Фашисты обошли нас с флангов и уже выходили в район расположения вторых эшелонов. Но, несмотря на это, мы держались в городе три дня. Если мне не изменяет память, оборонялись мы 7, 8 и 9 июля. 9 июля наши стрелковые подразделения держали оборону по западной окраине города.
Неожиданно на окраине город поzвились несколько танков. Люки танков были открыты, на моторной части танков стояли небольшие красные флажки. Начальник штаба батальона старший лейтенант Ведерников меня и писаря Альперовича послал узнать, чти танки там появились. Поскольку на них были красные флажки и открытые люки, мы предполагали, что это наши танки и шли не боясь, почти открыто, но в некотором расстоянии друг от друга. Альперович шёл впереди, а я за ним на расстоянии 12-15 метров. На пути стоял одинокий сарай. Как только мы его прошли, один из танков выстрелил. Снаряд попал прямо в Альперовича, и от бойца ничего не осталось. Я получил небольшие ранки-царапинки, забежал за сарай и оттуда ползком вернулся обратно. Так неожиданно и беспечно погиб наш Арон Соломонович. Я вернулся в штаб батальона, доложил о случившемся, но подбивать танки было нечем. Где были полковые пушки, не знаю. Вскоре после этого на город налетели пикирующие бомбардировщики и стали бомбить — стая за стаей, начался сильный артобстрел. Вражеские танки и автоматчики пошли в наступление. Наши роты не выдержали и стали отходить. Сначала постепенно, с боями. Но когда стало известно, что пути отхода по дороге отрезаны, а в нашем тылу орудуют немецкие мотоциклисты, танки и автоматчики, Началась паника. Об организованном наступлении нечего было и говорить. Тогда мы просто бежали назад — на восток.
Дорога занята немцами. Нам остались кусты и болото по по сторонам дороги. Когда мы бежали, то с придорожных кустов по нам стреляли из пулеметов и автоматов. За пулемётами лежали люди в красноармейской форме. Выходит, это были переодетые немецкие диверсанты. Они уложили немало наших красноармейцев и командиров. Здесь был ранен в ногу наш начальник штаба батальона старший лейтенант Ведерников. В этих условиях помочь ему выбраться было невозможно. Каждый спасался кк может. Бежавшие последними доложили в штаб, что он, боясь попасть в руки фашистов, застрелился. Здесь же, перепрыгивая канаву, вывихнул ногу командир 9 стрелковой роты лейтенант Помиловский. Выбраться он не мог и попал в плен. В плен попало немало и других бойцов и командиров. Из знакомых мне Лукиенко Леонид, который ранее в нами вместе служил в академии, Баранников и многие другие. Немало осталось в лугах и болотах убитыми. НО тогда я обо всём этом ещё не знал. Узнал уже после от нашего однополчанина сержанта Баранникова, который тоже попал в плен и после войны вернулся на Родину, в город Горький (ныне — Нижний Новгород — udikov), и там я с ним встретился и от него узнал подробности пленения некоторых товарищей по полку.
Убегая, мы видели, как наши танки и машины застряли в болотах или стояли без горючего, поэтому танкисты подрывали их и тоже отступали с нами. А в лесу в это время было море земляники, хоть горстями собирай, но нам тогда было не до ягод. Пройдя несколько километров по лесам и болотам, мы вышли на дорогу и там встретили командира дивизии генерала Ремизова, который встречал отходящие подразделения и группы бойцов и направлял их в место сбора. С ним было несколько офицеров. Танк генерала стоял несколько в стороне от дороги, под деревьями. А в воздухе свирепствовали вражеские самолёты, они гонялись за каждой машиной, за любой группой солдат, даже за одним бойцом. Нас всё время сопровождал один некрасивый на вид самолёт, надо полагать, разведчик, которого красноармейцы окрестили «горбатым», он пускал в нашу сторону дымовую ракету, а за ней всегда следовал артналет. Таким образом немцы корректировали огонь своей артиллерии.
Эту картину отступления, а точнее бегства, я запомнил на всю жизнь. Ведь мы, красноармецы и командиры кадровой службы были воспитаны в духе наступления, собирались воевать, если придётся, только на территории противника, готовились не отдавать врагу ни пяди родной земли. А на деле оказалось, что бьют нас, да бьют крепко. Переживать и осознавать происходящее было очень трудно и больно. Нечего и говорить, немцы умели воевать. У них тогда военная техника была лучше нашей. Их автоматы были легче и безотказнее наших, и их было значительно больше. Не зря наши воины старались обзавестись этим оружием. Личное оружие офицеров, пистолет системы «Парабеллум» бил дальше и точнее. Их танки тоже были совершеннее наших танков старых марок, м новых танков Т-34 и КВ у нас было очень мало. У немцев и разведка была налажена хорошо. В наших тылах во многих местах орудовали диверсанты и парашютисты. А это очень много значило. По дороге, где мы отступали, мосты или горели, или были взорваны. Я считаю, чо это было делом рук вражеских диверсантов. Если же поджигали и взрывали свои, то это было сделано очень несвоевременно, ибо наши войска только проходили эти места. В итоге машинам приходилось ехать в объезд, прокладывать дороги через овраги или бросать машины, боеприпасы, оружие и имущество.
Пройдя несколько километров после встречи с генералом Ремизовым, мы нашли в лесу машины своего полка. Затем некоторое время ехали на машинах. В районе местечка Добромысль заняли оборону. Наступила ночь, в течение которой бойцы окопались и оборудовали себе стрелковые ячейки. Линия нашей обороны проходила по возвышенной местности. С наступлением темноты командир нашего батальона собрал группу красноармейцев и младших командиров и под руководством лейтенанта Гречихина направил в разведку в сторону противника. В эту группу попал и я. Июльская ночь коротка. Ближе к рассвету мы наткнулись на танки, причем оказались совсем рядом с ними, так как утро было туманным и видимость была низкой. Из ближайшего танка была слышна немецкая речь, но рядом с танками никого не было. Тогда немцы воевали «культурно» — днём воевали, а ночью отдыхали, отсыпались. Выходит, они даже не выставили охрану — в то время немцы были самоуверенными и наглыми. Мы спокойно вернулись и доложили о результатах разведки командованию…
Как сбивали самолеты. Немецкие и, к сожалению, свои…
Начало войны:
…Когда рассвело, над нашими окопами появилось звено наших истребителей «И-16». До сих пор мы не видели ни одного своего боевого самолёта. Обрадовались, что наконец-то появились наши «соколы», выскочили из своих ячеек и давай приветствовать их, машем руками, пилотками. Но они нас «поприветствовали» как следует. Сделали два или три захода над окопами и поливали из пулемётов. Видимо, это были немецкие летчики на захваченных на аэродромах наших «ястребках». Были от этой встречи со своими самолётами потери убитыми и ранеными. После такой встречи с краснокрылыми мы перестали верить опознавательным знакам на самолетах. Какой бы самолёт не появлялся над нами, с советскими опознавательными знаками или немецкими, все равно открывали огонь из винтовок и пулемётов.
После этого был такой курьёзный случай. Это было уже где-то в районе подальше от линии фронта. Летел над нами одиночный самолёт с красными звёздами на крыльях. Но наши, не веря опознавательным знакам, открыли огонь кто из пулемёта, кто из автомата, кто из винтовки, а кто из пистолета. После обстрела самолёт пошёл на снижение не в сторону врага, а в наш тыл. Потом личному составу приказали по самолётам со своими опознавательными знаками огня не открывать. Оказывается, нашим обстрелом был ранен лётчик-инструктор, обучавший курсанта управлению самолётом. Самолёт совершил вынужденную посадку…
Второй год войны:
…Когда наши пошли в наступление, стояла пасмурная погода, пошел снег и метель. Тучи двигались низко. Несмотря на это, налетели в распоряжение штаба полка и стоянки кавалерийских коней вражеские самолёты. Они бомбили с небольшой высоты и причинили немало потерь кавалеристам. Погибло немало их коней от этой бомбёжки. Но расположение наших войск было хорошо прикрыто зенитными средствами. Когда налетели юнкерсы, был открыт такой огонь по самолётам, что сразу от прямого попадания снаряда в фюзеляж самолёт разлетелся на две части и упал. Вскоре сбили второй самолёт.
Видя это, все, кто был в этом районе, выскочили из своих щелей-нор и тоже давай палить по немецким самолётам: кто из ручного пулемёта, кто из ружья ПРР, а кто и из пистолета, хотя огонь из пистолета был бесполезным. Но все, кто имел оружие, стреляли. Стояла такая трескотня, что ничего не было слышно. В один момент в воздухе горело сразу три самолёта противника. За каких-то полчаса или минут 40 налёта сбили, кажется, 11 самолётов. Такого за все почти четыре года войны больше я не видел. Бывало, что зенитки собьют при налёте один или два самолёта, но никак не больше. А чаще всего налетят самолёты, насыпят на голову бомб и безнаказанно улетят. Но в этом раз радость превзошла и заставила на время забыть все перенесённые ранее обиды и унижения со стороны немецких самолётов и их лётчиков…
Авиация во время Курской битвы:
…Перед наступлением передний край немецкой обороны всю ночь обрабатывали наши ночные бомбардировщики. Утром началась артиллерийская обработка, какую мы ещё до сих пор не видели. Она продолжалась 1,5-2 часа. Затем пошли бомбардировщики и штурмовики под прикрытием большого количества истребителей. Такого до сих пор мы не видели. Над нами в сторону противника полетели сотни самолетов. Полное превосходство наших самолетов в воздухе. Душа радовалась. Ведь те, кто воевал с первого же дня войны, думал ли, что доживём до таких дней, когда наши самолёты покрывают всё небо…
В боях под Ярцево
…В районе Ярцева продолжалось формирование и сколачивание дивизии. В нашей дивизии тогда было два мотострелковых полка (6-1 и 175-й) 13-й артполк, 12 танковый полк и другие спецподразделения. Дивизия готовилась к боям. Прибыл новый командир дивизии полковник Герой Советского Союза Лизюков. Настал день начала наступления дивизии. Это было 1 сентября 1941 года.
Части дивизии, в том числе и наш полк, вывели на исходные позиции в лес и разместили по восточному берегу реки Вопь. Сама река небольшая, но пойма реки широкая и заболочена (мокрые луга). Трава в долине уже была скошена и впереди виднелись стога сена, а ещё дальше на возвышенности населенные пункты. За рекой был противник.
Перед боем всему личному составу выдали по 100 грамм водки. Это был первый случай выдачи солдатам водки, а для меня первый случай употребления спиртного с самого начала службы в армии (1939 год — udikov). Видимо, поэтому этот случай хорошо запомнился. Я даже помню, какую водку выдавали. Выдавали померанцевую водку в бочках.
На рассвете 1 сентября была проведена артиллерийская подготовка. Она длилась минут 30-40. До этого я никогда не был свидетелем артподготовки с нашей стороны. Было приятно слышать гул своей артиллерии. А до сих пор мы чаще всего слушали гул вражеской артиллерии. Выходит, что и мы можем молотить немцев.
Затем наши подразделения пошли в атаку, но наш полк ещё не наступал: он был во втором эшелоне. Наши преодолели пойму реки без особых трудностей, но затем на возвышенности загорелся сильный бой. Через некоторое время ввели в бой и наш полк. Наступление пехоты поддерживали танки и артиллерия. Наш полк наступал на мелкие деревушки (хутора). Или одну из этих деревень, или все вместе, называли Холмом. Немцы из деревушек и из леса за деревней вели сильный огонь из артиллерии, минометов и пулеметов. Преодолевая сильное сопротивление, наши подразделения продвинулись на несколько километров, достигли окраины населённого пункта, но овладеть им не могли. Немцы сопротивлялись упорно, затем сами стали переходить в контратаки. Здесь у них появились шестиствольные минометы. До этих мест хырканье этих миномётов я не слышал. Эти миномёты создают неприятный звук и ещё неприятнее попасть под их обстрел.
Сильная контратака немцев была на второй или третий день нашего наступления. Стреляли они разрывными пулями. Эти пули сразу же разрываются, чуть задев за что либо — даже за тонкую веточку. Там, где они разрываются, раздаются хлопки, похожие на выстрелы, и создаётся ощущение, что вокруг стреляют — и сзади, и с боков, и спереди. Это очень негативно влияло на психику солдат. В этих боях был ранен командир нашего полка капитан Луцков, многие другие командиры. А враг всё напирал, видимо, подтянул свои резервы. Нашим несколько раз пришлось наступать. Потом наши роты снова пошли в наступление и отогнали немцев в населённый пункт. Затем снова немцы нас потеснили. Так продолжалось несколько дней.
Мне хорошо запомнилось, как немцы пошли в психическую атаку на мотоциклах с пулемётами на наш батальон. Сотни мотоциклов, на которых установлены пулемёты, тарахтят, стреляют на ходу и несутся на нас. Сплошной гул и трескотня. Психическую отбили с большими для немцев потерями. Больше они не пробовали испытывать наши нервы. Очень помогли при отражении атаки немцев зенитные пулемёты ДШК, которые были установлены в расположении стрелковых рот в окопчиках. Во время этой психической атаки был в нашем полку и в нашем батальоне комиссар дивизии. Его я не знал и никогда до этого не видел. Видел его уже убитого, когда его вынесли в расположение нашего батальона и понесли дальше в тыл. Теперь я знаю, что это был батальонный комиссар Тюпилин, а тогда фамилию его я не знал.
Здесь под Холмом мы находились дней десять или около того. В последние дни уже не наступали, а вели оборонительные бои и отбивали атаки немцев. Выходили из строя командиры, и их заменяли командиры званиями ниже. Тогда много говорили о лейтенанте Анатолии Рязине, который в бою сначала заменил командира роты, а затем и командира батальона. А сам он был молодым мальчишкой лет 19-20…
На защите столицы
…В Москву наш эшелон прибыл 18 или 19 октября. Эшелон поставили на окружную дорогу и здесь мы простояли до вечера 21 октября. В Москве в это время было неспокойно и тревожно. Солдат и младших командиров из вагонов не выпускали — это при том, что большинство воинов дивизии были москвичами. Таким образом, москвичи были в Москве и со своими близкими встретиться не могли.
С наступлением темноты 21 октября наш эшелон повернули на запад. Ехали ночью. На какой-то станции, сейчас уже не помню её названия, эшелон разгрузили. Дальше пошли пешком в походных колоннах. Шёл осенний холодный моросящий дождь. Все промокли, как говорят, до нитки. Я этот ночной марш запомнил особенно, так как мои сапоги были худые и пропускали воду. В добавок к этому свою плащпалатку я где-то «посеял» на юге (дивизию перебросили с Юго-Западного фронта — udikov), а обзавестись другой не успел. Так что все капли дождя падали на шинель, и она стала пудовой.
К утру прибыли на станцию Нарофоминск. Здесь нам дали немного отдохнуть. Но какой отдых в неотапливаемом здании вокзала с разбитыми окнами, да ещё и в мокрой шинели?!. Стали бить наши пушки, раза два «сыграли свою музыку» наши «Катюши». Уже рассветало. Командир батальона лейтенант Анатолий Рязин поднял батальон и вывел на южную окраину города в район овощного совхоза. Здесь мы повернули на запад и стали двигаться по Киевскому шоссе походной колонной. Прошли некоторое расстояние и увидели, что навстречу нам движется колонна солдат. Оказалось, немцы переправились через реку Нара и беспрепятственно движутся к Москве. В районе овощного совхоза и дальше по шоссе мы никаких воинских частей или хотя бы групп солдат не видели. Следовательно, вокруг советских войск не было — только мы.
Когда разобрались, что навстречу нам движутся немцы, командир батальона развернул батальон в цепь и повел в атаку на немцев. Гитлеровцы тоже развернулись в цепь и залегли. Тут у дороги был кирпичный завод. Немцы закрепились в зданиях кирпичного завода и встретили нас ураганным огнём. А стреляли они разрывными пулями, хотя это запрещено международными договорами. Ну что фашистам международные договоры? Пустая бумажка. Они не соблюдали никаких договоров. На то они и фашисты. Попадёт такая пуля в голову — разлетится вся черепная коробка с мозгами, попадёт в грудь, живот или ещё куда-нибудь — всё разворотит. Здесь немцы побили немало наших бойцов, но дружного гвардейского натиска не выдержали и побежали обратно за реку Нара, оставив на поле боя немало своих раненых и убитых…
Первая боевая награда и первая контузия
…Немцы были выбиты не из всей деревни Березовка. В конце деревни, там где она примыкает к железной дороге, за речкой Березовка, немцы занимали небольшой плацдарм, и мы никак не могли их выбить оттуда. Говорили тогда, что на этом пятачке немцев не более батальона. Они закрепились очень крепко. В каменных зданиях и подполах деревянных зданий установили легкие пушки, пулемёты. Дома были заняты автоматчиками. Этот плацдарм приносил нам немало неприятностей. Кроме того, враг мог использовать этот плацдарм в любое время для продолжения наступления. Надо было во что бы то не стало выбить их оттуда. Но артиллерии у нас было маловато. Да ещё артогонь мог поразить своих, так как совсем рядом, только через улицу в домах находились бойцы нашего батальона. Неоднократные атаки подразделений батальона на этот плацдарм немцев не давали результатов. Как только поднимутся наши красноармецы, высунутся из домов, немцы косят их ураганным, плотным пулемётно-автоматным огнём.
Комбат лейтенант Рязин решил «выкурить» с плацдарма бутылками с горючей жидкостью. Тогда применяли бутылки с бензином и появились уже бутылки с горючей жидкостью «КС». Комбат эту необычную и, я бы сказал, нелегкую задачу поставил мне, как химинструктору батальона. Для выполнения этой задачи выделили мне отделение бойцов нашего же батальона и группу нарофоминской милиции, человек 15-20. Места здесь как мы, гвардейцы, так и работники милиции, знали хорошо. С наступлением темноты мы начали выполнение задания. Вылезли из домов и поползли, но достичь зданий, где засели немцы, удалось немногим, так как враг нас обнаружил и стал поливать огнём. У нас появились раненые. Многие, главным образом работники милиции, отползли назад. А тем, кто достиг домов с фашистами, удалось в окна и амбразуры огневых точек в домах забросить несколько бутылок, и два дома загорелись. Огневые точки в этих домах перестали существовать. Когда мы вышли а расположение своих подразделений, не полностью выполнив задание, со мной остались только уцелевшие бойцы, а милиционеры уже ушли. Я их больше не видел.
Хотя мы здесь многого не достигли, наш солдатский труд не был забыт. Командованием батальона я был представлен к правительственной награде — к ордену Красной Звезды, но наградили меня медалью «За боевые заслуги». Медаль мне вручили в начале мая 1942 года. Это была моя первая правительственная награда, очень дорогая для меня. В 1941 — 1942 годах красноармейцев и командиров правительственными наградами особенно не баловали. Удостоенных правительственных наград среди воинов тогда ещё было очень мало. А о том, что был представлен к ордену Красной Звезды, я тогда не знал. Об этом мне стало известно только перед уходом на пенсию в связи с перепиской с архивом министерства обороны по поводу подтверждения моей службы в Советской Армии.
В боях под Нарофоминском мы несли немалые потери. Был ранен наш комбат Анатолий Рязин. Он был звакуирован в госпиталь. Командиром нашего батальона стал старший лейтенант Гайрян. Комиссаром батальона всё ещё был политрук Щадинов, начальником штаба — старший лейтенант Челмодеев.
Здесь я получил контузию. Это произошло так. В это время КП нашего батальона находился уже в самом городе в районе железной дороги. Я выходил из дома на улицу, а в это время в угол дома ударил снаряд. От места взрыва я был шагах в 2-3. Взрывной волной меня отбросило назад. При этом я оглох, отнялся язык. На лице от щепок были ранения-царапины. Лечился в медпункте полка дня 3-4 и вернулся в батальон. А через две недели слух полностью вернулся, заикаться я перестал…
Комбат Рязин, командир танка Хетагуров, санинструктор Шахов и У-2
… Примерно через месяц вернулся из госпиталя наш прежний комбат Рязин, но должность комбата уже была занята. Рязин назначили заместителем командира батальона. Рязин тогда был ещё совсем молодой. Ему было лет 20-21. Он только перед войной окончил пехотное училище и был назначен командиром взводав 14 мотострелковый полк 14 танковой дивизии, которая дислоцировалась в городе Нарофоминске. Выходило, что он воевал в местах своей довоенной службы. Нарофоминск он знал. Ему были известны каждый переулок, каждый дом, каждый овражек и т.д. Командование полка и дивизии это знало и использовало. Лейтенанта Рязина часто посылали в город на разведку во главе разведгруппы, и они не раз возвращались из города с добычей-«языком». Один раз Рязин ходил с группой разведчиков в город и там подорвал штаб немецкой дивизии, который находился в здании почты.
К этому времени лейтенант Рязин уже был награждён орденом Красного Знамени. Говорили тогда, что за подрыв штаба немецкой дивизии он представляется к награждению орденом Ленина. Затем Рязина назначили командиром I-го батальона, но он там командовал недолго — был ранен и эвакуирован в тыл. Больше комбат в полк не вернулся. Он приезжал в полк летом 1942 года, когда наша дивизия находилась в резерве фронта, но был уже безруким инвалидом войны.
Я хорошо помню по тогдашним разговорам, как командир полка майор Балоян и командир танка из 5-й танковой бригады дивизии лейтенант Хетагуров прорывались через мост в город. Танк Белояна не смог прорваться и вернулся обратно. А Хетагуров на своём танке прорвался в центр города и расстреливал там пушки, машины, давил их гусеницами и вернулся обратно невредимым, но с большим числом вмятин на корпусе танка.
Нельзя не сказать много хороших слов о ночных легких бомбардировщиках. Под Нарофоминском они работали славно. Это самолёты У-2 (позже — ПО-2), прозванные немцами «Рус-фанер», а нашими бойцами любовно «Кукурузниками», «Старшиной фронта» и др. Эти самолёты летели низко над домами: Тр-Тр-Тр, а перед линией фронта выключали моторы и над территорией, занятой противником, они уже парили без шума и сыпали на головы фашистов мелкие бомбочки, гранаты и шары с горючей жидкостью «КС». Пока опомнятся немцы, самолёт уже за домами, и зенитными средствами его не достать. И так всю ночь. Одни самолёты отбомбятся — прилетают другие, ни на час не давая немцам покоя.
По боям в районе Нарофоминска мне хорошо запомнился санинструктор Сереже Шахов. За проявленную отвагу и вынос с поля боя большого числа бойцов и командиров он ещё тогда был награждён орденом Красного знамени.
Бои в Нарофоминске шли жаркие. Немцы постоянно атаковали позиции нашего полка, но нигде успеха не имели. На несколько часов они заняли военный городок, но вскоре были выбиты. Из небольшого плацдарама у железно-дорожного моста, о котором я писал выше, они тоже были вскоре выбиты…
Находчивость наших солдат при штурме города Верея
…В конце ноября или в начале декабря немцы обошли нашу дивизию слева и справа: слева на участке 110 стрелковой дивизии, справа на полосе обороны 222 стрелковой дивизии, но на участке гвардейцев не продвинулись не на шаг. На левом фланге на участке 110 стрелковой дивизии она заняли деревни Афанасовка, Ивановка и перерезали в нашем тылу шоссе Киев-Москва. На ликвидацию прорыва направлялись сводные роты и из нашего полка. Брали из каждой роты по взводу или по два взвода, формировали сводные роты и отправляли на помощь соседям. Говорили, что наши танки из 5-й танковой бригады тоже были посланы на ликвидацию прорва немцев.
В дни прорыва немцев погиб заместитель командира нашего полка по тылу интендант 2 ранга (фамилию его не помню). Произошло это когда он возвращался из Москвы в свой полк. По дороге они наткнулись на немцев, прорвавшихся к шоссе и оседлавших его, были обстреляны. Их машина, кажется, сгорела. Вскоре прорыв был ликвидирован, и прежнее положение на фронте было восстановлено. Прорвавшиеся немцы были рассеяны или уничтожены.
В первых числах декабря, через пару дней после ликвидации прорыва немцев под Нарофоминском и его ликвидации, наши части пошли в наступление. Мы тогда входили в состав 33 армии. Немцы сопротивлялись упорно, не хотели сдавать свои позиции. Здесь бои шли долго. Части нашей дивизии обошли город Нарофоминск слева (с юга), и он был освобождён от немцев.
После освобождения Нарофоминска наша дивизия шла на город Боровск, но к нашему приближению город уже был занят нашими войсками. Из Боровска повернули дивизию направо, на город Верея. Ехали и шли полки нашей дивизии к этому городу в обход с целью захода Верейской группировке немецких войск с тыла. Ехали на машинах по просёлочной дороге. Дорога была ненаезженная, почти что тропинка. Мы двигались чуть ли не по снежной целине. Машины в снегу буксовали, их толкали солдаты, а местами и тащили. На пути нам попался довольно-таки глубокий овраг, на дне которого протекал ручей. За этой речушкой был небольшой населённый пункт, а за ним лес.
Этот овраг необходимо было преодолеть нашей колонне машин, причём по бездорожью. Уже не помню, был здесь только наш батальон, или весь полк. Вниз по склону оврага машины спускались без особых трудностей. Но когда через ручеек переехали несколько машин, лед на нём разрушился, и место стало непроходимым. Солдаты принесли из деревни бревна, доски, двери и др, и таким образом построили через ручеек мостик. Но самостоятельно выбраться на гору машины не могли — слишком крутой склон, и он обледенел. Пришлось машины и пушки тащить на гору на веревках и канатах. Возьмётся за канат рота солдат и вытащит на гору машину как санки, потом так же следующую. Так вытащили всю колонну машин. Если бы сам не был свидетелем и участником такого переезда, ни за что не поверил бы, что так можно. Оказывается, у русского солдата хватает смекалки и смелости.
Таким образом, наши части вышли к городу Верея там, откуда враг, вероятно, нас не ждал. Ну пути к Верее в лесу были какие-то строения. В этих строениях оказалась небольшая группа вражеских солдат, и их уничтожило наше передовое подразделение. Овраг на пути, конечно, задержал нашу колонну и, как мне помнится, наш полк вышел к подступам к городу уже во второй половине дня, в бой с противником мы вступили ближе к вечеру. Немцы сопротивлялись упорно. Сходу овладеть городом не удалось. Бой шёл всю ночь, и только у утру город был очищен от врага…
Тяжелые бои с подразделениями SS и попытка прорыва окружения 33-й армии
……За Захаровку шли очень ожесточенные и продолжительные бои. От этой деревни ничего не осталось. Там не было даже отдельного сарайчика или бани. Все сожжено и все растаскано на блиндажи, на топку или ещё на другие нужды. Деревня неоднократно переходила из рук в руки. В этой деревни бои вел только наш 1-й гвардейский мотострелковый полк под командованием майора Балояна. Это был очень хороший человек и командир, храбрейший воин.
Шли тяжелейшие бои. Немцы иногда обходили позиции полка с флангов, напирали танки и пехота в лоб. Создавалось критические моменты, и полк оставлял деревню. Но затем вновь атаковал и занимал её. Тогда среди офицеров полка ходила такая шутка: Якобы командир дивизии приказал Балояну оставить деревню Захарово, на что Балоян как будто отвечал: «Нэт, моя не отступает». Конечно, это была дружеская шутка офицеров полка, подчеркивающая храбрость и стойкость своего командира. Балоян был грамотным офицером. Как мне помнится, он имел академическое образование.
Рядом с деревней Захарово были деревни Федюково, Крапивка. В этих деревнях, очевидно действовали другие части нашей дивизии и соседних соединений. Деревней Захарово наш полк овладел и прочно закрепился там, но дальше пройти ни наш полк, ни наши соседи не смогли. Здесь установилась линия фронта. Окопы на передовой были в основном из снега. Зимой в мерзлой земле перед носом немцев да ещё без соответствующего инструмента глубоко не окопаешься. Впереди передовых окопов был сделан снежный вал, который прикрывал движения наших солдат и офицеров.
А действовали на этом участке танковые соединения немцев и какие-то эсэсовские части. На петлицах убитых немцев были две латинские буквы — SS. Тогда говорили, что наша дивизия и другие соседние дивизии должны прорваться к окружённым дивизиям нашей 33 армии, которые прошли вперёд к Вязьме. После них немцы отрезали пути следования следующих следом дивизий армии. Но прорваться на запад нам так и не удалось.
В эти дни нашу дивизию передали в состав 43 армии. Это мне хорошо известно потому, что я был представлен к награждению ещё под Нарофоминском, когда мы входили в состав 33 армии, а приказ о награждении медалью «За боевые заслуги» подписан командующим 43 армией 23 февраля 1942 года…
Как я умирал на фронте
…В начале февраля 1943 года наша 1-я гвардейская Московская мотострелковая дивизия из боя была выведена на пополнение. Я служил в этой дивизии в должности командира взвода дегазации 28-ой отдельной химроты, и вдруг заболел. Химинструктор роты отвёз меня на подводе в медсанбат дивизии. Это было 9 февраля 1943 года. Из медсанбата, как видно из справки о болезни, 10 февраля я был отправлен в 105-й ППГ, а 16.02.43 направлен в 845 инфекционный госпиталь. Как это всё происходило, я не помню, так как болел тяжело, большую часть времени лежал без сознания.
Помню, что в первое время лежал в сарае на соломе. Когда и как меня перевели в помещение госпиталя — ППГ №105, не помню. Как лечили тоже не знаю. Как-то вдруг во время болезни я пришёл в сознание и увидел, что лежу на нарах, сколоченных из нестроганных горбылей, т.е. на голых досках в неотапливаемом помещении. В этом помещении было два таких места, на одном из которых лежал я, второе было свободно. Больше в помещении никого не было. Я, видимо, вновь потерял сознание, т.к. не знаю, как меня затащили в палату.
Судя по всему, лежа в госпитальной палате, я потерял признаки жизни, меня признали мертвым и вынесли в холодное помещение. Там меня, видимо, простудили, и после я болел воспалением лёгких. Это уже было в инфекционном госпитале, где меня «спасли от смерти» и для набирания сил направили в эвакогоспиталь №2887. 27 марта меня перевели в ЭГ №4464, а 7 апреля 1943 года выписали и отправили в 208 запасной полк. Когда меня отправляли из ИГ в ЭГ №2887, лечащий врач, женщина, сказала: «Молодец, выжил! Никто не думал, что выживешь»…
Как заслужить уважение начхима
…Во время прохождения сборов мне с отделением из нашего взвода пришлось исполнять приговор военного трибунала о расстреле. В тоже же населённом пункте (с. Ворсобино) находились какие-то тыловые части, но не из нашей дивизии. Здесь же оказался и военный трибунал. Вот этот трибунал осудил какого-то «самострела» — смертная казнь через расстрел. Исполнять приговор, видимо, было некому и трибунал обратился к командованию сборов выделить для исполнения приговора одно отделение. Такая «честь», к сожалению, выпала мне. Это было ещё в марте, лежал снег, были снежные сугробы. Осуждённого самого заставили вырыть яму, и на краю этой ямы он был расстрелян залпом из винтовок отделения нашего взвода. А мне поручили командовать: » По изменнику Родины огонь!». Расстрелянный был по национальности татарин. Картина расстрела до сих пор перед моими глазами. Не хотелось этого делать, хоть перед нами и был «самострел», но в армии приказы не обсуждаются, пришлось исполнять…
…Под Козельском мы стояли недолго. Нас вскоре двинули на передовую. Когда мы шли к передовой, а шли мы в походных колоннах, на нас налетели немецкие пикирующие бомардировщики «Ю-87». Местность была почти открытая. Были только редкие-редкие небольшие кустики недалеко от дороги. Строй рассыпался и разбежался по полю. Мы побежали к кустам, но и здесь было негде спрятаться. Но рядом оказался мелкий окопчик или неглубокая яма. Туда первым плюхнулся начхим капитан Сорока, на него лег его личный повар и ординарец Володя Солдатов, а для меня в этой яме места не осталось. Я лёг на спину рядом с ямой: деваться некуда. А самолёты во всю свирепствуют, делают заход за заходом. Я лежу и подаю «команды» лежащим рядом с о мной в яме: Эти бомбы — перелёт, эти — недолёт, а вот эти наши — прижимайтесь плотнее ко дну ямы. А бомбы вовсю свистят в воздухе и разрываются совсем недалеко. Да и самолёты, пикируя, воют ужасно. Говорили, что на этих самолётах для устрашения установлены специальные сирены. Самолёты отбомбились. Бомбы падали и недалеко от нас, но всё обошлось, потерь среди нас, химиков, не было. А в полку от этой бомбёжки потери были, не не такие уж большие, так как, заметив приближение самолётов, бойцы вовремя рассредоточились…
…Раньше, как мне казалось, начхим меня недолюбливал. Он очень любил выпить и вкусно поесть. Завскладом сержант Данченко перегонял дегазационную жидкость, что имелась в флаконах в каждом противогазе. Растворял в этой перегнанной жидкости пережжённый сахар, в итоге получался такой напиток, который вполне можно было пить вместо водки. За это тов. Данченко у капитана пользовался уважением. А я, как помощник командира взвода, исполнял обязанности старшины, так как в взводах по штату старшину иметь не полагалось, и занимался обеспечением всем необходимым. Капитан Сорока часто упрекал меня, что я плохой хозяйственник и не умею доставать сверх положенного водку или чего-то съестного. Я этого не хотел, может быть, и не умел. Но после попадания вместе под бомбёжку немецких пикирующих бомбардировщиков, капитан Сорока ко мне своё отношение изменил и когда ему приходилось идти на передовую, всегда с собой обязательно брал меня. Он говорил, что если случится неожиданное, старшина не растеряется и не оставит в беде. Теперь я был у него в уважении, он даже часто делился со мной своим офицерским дополнительным продуктовым пайком…
В Невельском огненном мешке
…После освобождения города Великие Луки нашу дивизию ввели в так называемый «Невельский мешок». В этом «мешке» находились 3 и 4 ударные армии, а горловина этого «мешка» не превышала 9-10 км (точно не знаю). Входить туда можно было только по дороге, проложенной по болотам, мы продвигались ночью по жердевому настилу, а со всех сторон по нашей колонне стреляли. Противник эту дорогу обстреливал из миномётов и артиллерии. Когда двигались по этой дороге, мина или снаряд попали в колонну минометного взвода одного из наших батальонов (какого именно сейчас не помню) и вывели из строя много солдат и командиров убитыми и ранеными. Этот «Невельский огненный мешок» имел длину более 100 км. Нашу дивизию ввели в самое острие клина в сторону противника в направлении станции Пустошка. Наши наступали на станцию Пустошка, но взять её так и не сумели. Говорили, что после того, как наша дивизия прошла в этот «мешок», немцы сузили его горловину чуть ли не до 4-5 километров.
После проведённых ожесточённых наступательных боев наши стрелковые батальоны понесли серьёзные потери. А немцы были с трёх сторон: спереди, слева и справа. Боеприпасы были на исходе, подвоз продуктов также почти прекратился. Местность эта входила в Калининскую область (ныне Тверская — udikov), населённых пунктов тут было мало. Болота до леса. Норма выдачи продуктов на каждого солдата сократилась до одного ржаного сухаря в сутки. Из кухни выдавали суп с 2-3 крупинками в котелке. О каком-либо отдыхе и бане думать не приходилось. Все завшивели. Повозных артиллерийских коней побило артобстрелом или они пали от бескормицы. Съели почти всех коней. Не хватало на пушку ли 120мм миномет даже по одному коню. Пушки и миномёты при передвижении тащили обессилевшие от недоедания солдаты. Здесь наш взвод поставили в оборону, мы были на передовой до самого выхода дивизии из «мешка». Входили мы в состав 3 ударной армии. Здесь во время отражения одной атаки немцев я получил легкое ранение. Немец обстреливал наши позиции шрапнелью. В это время осколок сорвал кожу левого виска, не завдев кость. Рану мне перевязали, и я остался в строю.
Через некоторое время горловина «мешка» была расширена, и подвоз боеприпасов и продуктов возобновился. Нам дали продукты сразу за несколько суток. А дивизию несколько отвели от самого острия клина назад. Через некоторое время немецкие войска оставили свои окопы и немного отошли. Окопы заняли мы. И обнаружили там большое количество газет «Русская правда», изданных так называемой «Русской Освободительной Армией» (РОА) предателя генерала Власова. Следовательно, мы здесь воевали с власовцами. Сколько мы находились на этом участке точно не помню. Нашу дивизию перевели на другой участок. Помню, здесь был совхоз имени Сталина. Недалеко от совхоза большое озеро, а за озером на высотках притаился овраг. Полку была поставлена задача — под прикрытием темноты атаковать немцев , выбить с занимаемых ими высот. Роты ночью прошли по льду озера, подошли к утру к берегу, где находился враг, но противник обнаружил приближение наших подразделений и стал поливать их огнем. Берега достигли немногие, а остальные залегли и зарылись в снег. Погода была сначала тёплая, снег таял, и на льду образовался слой воды. Тут многие в тот день погибли, а кто уцелел — весь день пролежали в воде и только ночью оттуда смогли выбраться. К вечеру подморозило, и на уцелевших бойцах висели мёрзлые шинели.
В «Невельском огненном мешке» мы находились весь декабрь и были выведены только к новому 1944 году, когда были вновь включены в состав 11-ой гвардейской армии. Тогда солдаты шутили, что вернулись на Большую землю в родную семью. Как назывались озёра, населённые пункты, где мы побывали в этом проклятом «мешке» я теперь уже не помню, но в моей памяти сохранились названия озёр Большой Иван, Малый Иван, Езерище, Лоевида, Казенные Лешни (Или Клешни). Надо сказать, эти места были тогда голодными. Когда мы там голодали, на месте найти что-либо съедобное было невозможно. В населённых пунктах было пусто. Выходила из «мешка» дивизия очень ослабленной. Больше половины лошадей вышли из строя. Были большие потери в личном составе. Как мне помнится, был ранен и командир дивизии генерал Завадовский. Этот «огненный мешок» запомнился мне на всю жизнь своим холодом и жутким голодом…
Как старшина стал штабным офицером
…Когда дивизию вывели из «Невельского огненного мешка» и передали опять в состав 11-ой гвардейской армии, здесь тоже шли упорные бои. Шло наступление на город Городок и дальше в направлении города Витебска (именно в Витебской области дед начинал войну — udikov). В районе озера Лосвида шли очень тяжёлые бои. Наша армия наступала, в том числе и наша дивизия, но продвижения вперёд почти не было. Освободим одну-две деревни или высоту, и продвижение снова прекращается. Немцы сопротивлялись очень упорно, а наши силы были на исходе: в ходе продолжительных наступательных боёв наши части понесли большие потери как в людском составе, так и в конях, технике и вооружении. Но так, очень медленно двигаясь вперёд, мы дошли почти до самого Витебска. До него оставалось километров 10. Под Витебском мы стояли долго, но до города так и не дошли и перешли к обороне. Это было примерно в середине февраля 1944 года.
Наша дивизия и вся армия стали приводить себя в порядок и готовиться к новым наступательным боям. Стали прибывать пополнения и новое вооружение. В стрелковых батальонах, в ротах и других подразделениях полка проводились занятия.
Пока мы находились в обороне, меня вызвали в штаб полка помогать в регистрации прибывающего пополнения и в оформлении наградных материалов. Оформлять и писать приказы командира полка о награждениях поручили мне. Видимо, у меня почерк был лучше, чем у работников штаба, а грамотность выше (до войны дед был сельским учителем в чувашской глубинке — udikov). Находился я в штабе недели две или три. Однако в марте в штаты стрелковых полков была введена должность делопроизводителя штаба полка. Видимо, моя временная работа в штабе пришлась командованию по вкусу, и должность делопроизводителя попросили занять меня, в апреле я был назначен приказом командира дивизии. Таким образом, с апреля 1944 года я стал штабным работником на офицерской должности и стал получать офицерское обеспечение по всем видам довольствия. А по званию как был старшиной, так и оставался.
Условия работы в штабе были неважные, часто работали под открытым небом, в холодных землянках. Столов с собой не возили, стульев тоже: не было транспорта. В строевой части полка была лишь одна одноконная повозка «под управлением» пожилого повозочного солдата Емельяна Тризны, призванного в наш полк из Почепского района Орловской области в момент нахождения нашей дивизии в этих местах в 1943 году. Для работы приспосабливались где попало: кто на ящичке, кто на досках, а летом прямо под деревом на животе. В населённых пунктах, как правило, не останавливались, даже если немцы, отступая, не успевали сжечь там дома. Останавливались в лесах, если они имелись в местах нахождения полка. Это делалось во избежание удара вражеской авиации и заражения личного состава всевозможными инфекционными заболеваниями — тифом, дизентерией, тулерямией и т.д…
Операция «Багратион». Месть за поражения начала войны
…23 июня 1944 года наши войска перешли в наступление. Наша дивизия, как и до этого, входила в состав 36-го стрелкового корпуса. Дивизией командовал полковник Динилеян. Перед наступлением была мощная артиллерийская подготовка. Она продолжалась более двух часов. Ведь ранее артиллерийские подготовки такой силы и продолжительности не проводились. В воздухе идут в сторону противника эшелон за эшелоном наших бомбардировщиков, штурмовиков в сопровождении большого количества истребителей. На переднем крае стоит сплошной гул и только можно было различить в этом гуле выстрелы мощных дальнобойных орудий.
В первые дни боев наша 18-ая гвардейская стрелковая дивизия не наступала, она находилась во втором эшелоне и ждала своего часа. Во втором эшелоне было немало танковых частей и которые тоже ждали приказа о наступлении.
Бои шли упорные. Несмотря на мощное артнаступление и авиационную обработку, немцы не побежали, сопротивлялись ожесточенно. И продвижение наших войск первое время было небольшим. Сильные бои шли в районах вторых и третьих сплошных траншей противника. Наш 36-ой корпус наступал в направлении города Орши.
На второй или третий день наступления оборона немцев была прорвана, и наши части стремительно двигались вперёд. Наша дивизия шла во втором эшелоне и двигалась по магистрали Москва-Минск за наступающими впереди дивизиями армии. Двигались войска форсированным маршем. Мне помнится, в какой-то день по шоссе мы прошли 70 км. Кто шёл, а кто ехал. На шоссе Москва-Минск валялось огромное количество вражеских солдат, лошадей, повозок, разбитых машин, танков, орудий и другого вооружения и техники. Очень славно поработали наши штурмовики и наступающие танковые части. Все шли вперёд, прямо по трупам, по разбито технике. Их ещё не успели убрать, так как только что прошли передовые наступающие части. Среди разбитой техники попадались исправные и заправленные бензином машины. Бродили брошенные немцами лошади, в том числе и с исправными повозками. Машины мы забирали, повозки с лошадьми тоже. Заберется на машину или повозку целый взвод солдат и движется вперёд. Кончится бензин, устанут лошади — их бросают и идут вперёд, подбирают другие машины и повозки. Правда, немецкие лошади породы «Барбансон» очень тяжелы и плохо бегают, но зато на своих огромных повозках по асфальту спокойно везут целый взвод. Так мы шли до самого города Борисов на реке Березине.
Немецкие колонны солдат, когда их настигали наши штурмовики и танки, разбегались по лесам, иногда целыми частями, но на них наступающие части не обращали внимания, так как за ними двигались части и соединения вторых и третьих эшелонов,и они вылавливали разбегавшихся по лесам и деревням вражеских солдат и офицеров, брали их в плен, а оказывающих сопротивление уничтожали. Но эти разрозненные немецкие группы нередко причиняли нам неприятности, а иногда и причиняли серьёзные потери. Они нападали на тылы и штабы. Особенно сильно тылам доставалось от немецких частей, которые пробивались на шоссе с других участков организованно под командованием офицеров и с боевой техникой.
В районе города Борисова бои были, но не очень большие. Немцы ещё не пришли в себя после такого крупного поражения. После освобождения города Борисова наши полки и дивизии наступали в направлении города Молодечно. Немец отступал на запад, цепляясь за крупные населённые пункты и реки, но задержать продвижение наших дивизий не мог. Сейчас уже не помню точно где, но наша дивизия тоже действовала в первом эшелоне, выбивал врага с занимаемых им позиций…
Как погибали наши командиры
…Дальше шли к реке Неман по территории Литвы. Когда приближались к реке Неман, наша дивизия была во втором эшелоне. При подходе к городу Алитус, налетели на колонны частей нашей дивизии немецкие пикирующие бомбардировщики. Их было немало, но сколько их было сейчас, уже не помню. По правой стороне дороги, не доходя 2-3 километра до города Алитус, был небольшой и редкий сосняк. Мы повернули именно туда и остановились под соснами. Сюда же повернула с дороги легковая машина «эмка» и остановилась от нас метрах в 15-20. Из машины вышли полковник, старший лейтенант и лейтенант медицинской службы. Эти небольшие и редкие сосны, конечно, не могли скрыть нас от немецких бомбардировщиков. Юнкерсы пошли в пике друг за другом, на головы наших бойцов посыпались бомбы. Сделав несколько заходов, немцы улетели.
Во время бомбёжки немало бомб упало и около нас. При этом падали бомбы и около «Эмки». В результате бомбёжки были жертвы ранеными и убитыми. Убит был и полковник, который на своей машине остановился недалеко от нас. Оказалось, это был командир нашей дивизии полковник Даниелян. Говорили тогда, что старший лейтенант, который был с ним, являлся сыном комдива и работал адъютантом у своего отца. После того, как самолёты врага улетели, наш полк выстроился и пошёл дальше. Город Алитус был уже освобождён передовыми частями.
Командовать дивизией стал полковник Ревенко, заместитель командира дивизии по строевой части, прозванный бойцами и командирами нашего полка, а возможно и всей дивизии «старшим дивизионным трофейщиком» за то, что он любил отбирать у бойцов и командиров, особенно у командиров, с которыми он соприкасался по службе, трофейные вещи.
Тут я несколько забежал вперёд. Необходимо рассказать о том, как наш полк пытался форсировать реку Неман. Наша дивизия и наш полк к Неману пробивались в большими боями и начали форсировать её. В числе первых поплыли на вражеский берег и командир полка подполковник Пилипенко, но его лодка ещё у самого берега была повреждена осколком снаряда, и командир был вынужден вернуться обратно. Первыми достигли вражеского берега лодки с разведчиками, сапёрами и подразделениями стрелков. Был захвачен и расширен плацдарм — в ширину он был 4-5 километров, в глубину 2-3 километра. На плацдарм были переправлены один или два стрелковых батальона. Но развить успех дальше наш полк не сумел. Немцы сильно сопротивлялись. Здесь командир полка потерял своего адъютанта старшего лейтенанта Ситникова, который ещё долгое время ходил в адъютантах у командира полка Корнова. Ситников был убит.
Бойцов и командиров, первыми форсировавших реку и захвативших плацдарм, представили к правительственным наградам, в том числе трёх человек к присвоению звания Героя Советского Союза. В числе представленных к этому высокому званию были один разведчик, один сапёр и командир стрелкового отделения. Фамилии разведчика и сапёра я сейчас уже не помню, а командиром стрелкового отделения был Владимир Мазюков, мой земляк из Чувашии. К сожалению, звание Героя им не присвоили, а наградили только орденами Красного Знамени. Причиной отказа, в присвоении звания Героя, очевидно, послужило то, что наш полк, форсировав реку и захватив плацдарм, развить успех дальше не сумел и под натиском немцев вынужден был отвести батальоны обратно за реку. Полк здесь понёс большие потери. Неман наш полк перешёл уже после занятия города Алитуса по мосту в этом городе.
Несколько слов о моём земляке сержанте Владимире Мазюкове. Это был молодой парень, 1921-1923 года, происходил и одного из южных районов Чувашской АССР (из Батыревского, Яльчикского, Первомайского, Шемуршинского или ещё какого-то другого, теперь уже не помню). Прибыл к нам полк примерно в феврале 1944 года, до этого служил на Дальнем Востоке, был младшим командиром кадровой службы. Был скромным, очень смелым и решительным. За год пребывания на фронте в нашем полку он заслужил то ли 4, то ли 5 боевых наград. Первой его наградой была медаль «За отвагу», а затем он был награждён орденами Красной звезды, «Отечественная война». В книге «Восемнадцатая гвардейская» на стр. 169 указано, что «бойцы отделения кавалера ордена Славы Владимира Мазюкова перебежали улицу и ворвались в дом. Гранатами они добили гитлеровцев». Следовательно, он был награждён и орденом Славы. Володя неоднократно в бою заменял выбывшего командира роты и роту водил в атаку, добивался успеха. За это очень его любил командир полка подполковник Павлов С.Е.Мазюков остался жив. Я пытался его разыскать, но пока безрезультатно.
Не могу не рассказать о командире 1-го стрелкового батальона майоре Василии Власовиче Лютом. Это был смелый и грамотный командир. Долгое время он командовал батальоном. Когда он прибыл в полк я теперь уже не помню, но в апреле 1943 года, когда я прибыл в полк, я теперь уже не помню, но в апреле 1943 года, когда я прибыл в полк, был уже командиром батальона и майором. Все время командовал первым батальоном. Когда батальоны сводились в один батальон, его командиром бессменно оставался Василий Лютый. Участвуя в пекле боёв, он оставался невредимым. Погиб о не в бою. Это случилось летом, кажется, в период Белорусской операции или при освобождении Литвы. Немцы отступали, и их преследовал не батальон Лютого, и даже не наш полк. В этот день мы двигались без боёв. Остановились на обед в лесу. Лютому была развёрнута штабная палатка. Наша строевая часть тоже остановилась совсем рядом, метрах в 10-15 от палатки Лютого. Обед уже закончился, мы стали собираться в дальнейший путь. Подразделения батальона выходили и выстраивались. Вот в этом момент с запада прилетел единственный дальнобойный снаряд, залетел в палатку Лютого и разорвался там. Так погиб майор Василий Власович Лютый. Я, как отвечающий в полку за учёт офицерского состава, его документы, вещи, небольшие деньги, бывшие при нём, отправил его жене. Майор Лютый был ещё совсем молодым. Если не изменяет память, он был 1918 года рождения…
Отражение атаки вместо бумажной работы
…Как-то раз, это была в начале августа или в конце июля, сейчас уже точно не помню, я пришёл на НП командира полка на подпись документов. НП находился на небольшой возвышенности, а впереди на высотке занимали оборону нашей стрелковые роты. Вот пока командир полка подписывал документы, немцы пошли в атаку. Немецкие автоматчики пытались обойти высотку и ударить нашим ротам во фланг и в тыл. Пришлось подпись документов прервать. Все, кто был на НП, взялись за оружие. Тут стоял ручной пулемёт, я лёг за него и участвовал в отражении контратаки немцев. С возвышенности бить по наступающим было удобно, цели были видны хорошо, так как были на расстоянии не дальше 400-500 метров, а может и ближе. Кто тогда мерил расстояния? У немцев были танки и самоходки, но с ними справились наши артиллеристы. Атаку немцев обили легко.
Я не знаю, достигали ли пули из моего пулемёта цели. В отражении атаки участвовали и другие пулемёты, автоматчики их охраны НП командира полка и стрелковые подразделения с высотки. Но то, что я в это время не ушёл с НП, командиру полка явно было по душе. После отражения контратаки врага, командир полка подписал документы и велел на себя оформить материалы на орден «Красной звезды» и на следующий день принести ему на подпись. Я, конечно, это поручение охотно выполнил. Когда наградные листы были направлены в штаб дивизии, там в отделе кадров сначала материал на меня не пропустили. Думали, что это выдумка, взяли под сомнение наградной лист на меня. Начальник отделения кадров дивизии майор Андриевский позвонил начальнику штаба и уточнял, только после этого я был включен в приказ. Пока уточняли да сомневались, времени прошло немало, и приказ о моём награждении был подписан только я ноябре. Так я получил первый орден…
Восточная Пруссия: первые бои на немецкой земле
…Находясь в обороне, части дивизии и вся наша армия готовились к предстоящим боям. Впереди была граница Восточной Пруссии. Позади нас был город Кальвария, который был занят нашими войсками в июльских боях, впереди был небольшой пограничный городок Кибартай. За эти городом начиналась территория фашистской Германии — логово фашизма. Ожидалось перенесение войны на территорию врага. Осуществлялось то, к чему стремились и шли в течение почти четырёх тяжёлых лет.
Примерно в 15-17 числах октября начался штурм границ Восточной Пруссии. Немцы сопротивлялись упорно и фанатично. Но после двух-трехдневных боёв оборона врага была прорвана, и наши части вторглись в пределы фашистской Германии. После прорыва обороны немцев мы остановились в каком-то довольно крупном населённом пункте, название которого уже не помню. Пруссаки тогда жили неплохо. Дома были добротные, в них была хорошая мебель, прекрасная посуда. Во дворах гуляли упитанные коровы, свиньи, птицы. Всё это немцы не успели вывести в спешном бегстве. В Литве было совсем другое положение. Здесь народ жил небогато. Пополнить запасы продуктов, фуража за счёт местного населения в Литве было трудно. А здесь, в хозяйствах немецких бюргеров Восточной Пруссии наши хозяйственники пополнили свои запасы.
В этом немецком посёлке мы переночевали. На ужин нам принесли спирт, обнаруженный в этом населённом пункте. Прислал его старшина 120-мм миномётной батареи тов. Попок. А у нас умел быстро организовывать такие вещи делопроизводитель тов. Машевский. Он сам любил выпивать и поэтому держал постоянную связь с командирами и старшинами хозяйственных взводов батальонов и других подразделений. Когда разливали спирт по стаканам и разбавили водой, в стаканах образовалась белая жидкость — как молоко. Я попробовал эту жидкость на язык и не стал пить. Помощник начальника штаба Паэгле и сам Машевский, писаря Тишкин Семён Иванович, жирнов Николай и Сидоркевич Петр тоже попробовали и больше не стали пить. А наш повозочный выпил и свою порцию, и порции некоторых товарищей, говоря: «Ладно, мне, старику, пойдёт!»…
В эту ночь я был дежурным по штабу. Когда я стал поднимать Ильина на пост, заметил, что тот не может встать — пьян. Пришлось поставить на пост другого товарища. Когда мы приближались к границам Восточной Пруссии для охраны штаба выделили двух солдат, помимо их у нас было две повозки и два повозочных. Это были автоматчики Сидоркевич Пётр и Сова Владимир, повозочные Емельян Тризна и Ильин. Сержанта Сидоркевича использовали ещё в качестве писаря. Вот эти товарищи, помимо своих прямых обязанностей, несли службу и по охране штаба.
В этом населённом пункте мы простояли и второй день. Наш Ильин после спирта страдал. Выпьет воды и пять становится пьяным. К вечеру он начал страдать, было видно, что ему плохо. С вечера второго дня пребывания на территории Восточной Пруссии был длительный марш, шли всю ночь: нас перебросили на другой участок. Ильин идти сам уже не мог, и его везли на повозке. Когда прибыли на место новой дислокации, Ильина сдали в санроту, и там он скончался. Таким же образом в санитарную роту поступили бойцы из батареи 120мм миномётов, из роты связи, взвода химзащиты и др, всего более 10 человек. Почти все они скончались. Несколько человек ослепли и были отправлены в госпиталь. Среди умерших их взвода химзащиты был повозочный Сорокин. Почти все отравившиеся были старыми солдатами, мобилизованными в Новосибирске при выезде дивизии на фронт. Как выяснилось, боцы миномётной батареи, обнаружив спирт, угощали своих знакомых. Сами погибли и погубили друзей. А спирт оказался не винным, а древесным (метиловым). А метиловый спирт сильный яд. К этому времени был приказ о запрещении употреблять в освобождённых городах и населённых пунктах любую жидкость без проверки. Но ведь не все соблюдали эти приказы, и особенно те, кто не против выпить спиртного.
Наши части по Восточной Пруссии продвигались с тяжёлыми боями. Население убегало вместе с отступающими частями. В хуторах из местного населения почти никого не было. Сначала наши наступали на город Гольдап, а затем повернули на Инстербург. За штурм города Инстербург нашей дивизии присвоили почётное наименование Инстербургской. При занятии нашими войсками города, как правило, не получали больших разрушений, но дома загорались после занятия нашими войсками. Очевидно, немцы оставляли самовоспламеняющиеся устройства. Да и наши солдаты не жалели строения в захваченных городах, не всегда соблюдали правила обращения с огнём. Бывали случаи, когда наши солдаты ни с того ни с сего пускали автоматные очереди по трюмо, по буфетам с дорогой посудой и т.д. Наш русский солдат был начинён злобой на фашизм и иногда «рассчитывался» с ним таким нелепым образом. К тому же тогда никто не знал, что эти места и всё имущество перейдут в собственность Советского Союза. Я теперь не помню название города, который был взят ночным штурмом, немцы разбежались чуть ли не в кальсонах. Город был взят почти целеньким, но и он через несколько дней превратился в руины…
Штурм Кенигсберга, взятие Пиллау и бои на косе Фриш-Нерунг. Долгожданная победа!
…До штурма Кенигсберга в марте 45-го наша дивизия участвовала в боях по ликвидации группировки немецких войск юго-западнее Кенигсберга. Мне кажется, что в этих боях участвовала не вся наша армия, а только наш 36 стрелковый корпус. Во время этих боёв наши войска вышли на залив Фриш-Гаф в Балтийском море, отрезав таким образом гарнизон Кенигсберга отот запада. Чтобы ликвидировать этот прорыв наших войск к морю, немцы нанесли удар танковыми войсками и потеснили наши части, в том числе 26 гвардейскую стрелковую дивизию. Она стала отступать. В это время наша дивизия находилась во втором эшелоне. Поднялся переполох и в распоряжении нашего полка. Наша дивизия при этом была введена в бой, и контрудар немецких танков был отражён. Через некоторое Верховного Главнокомандующего соединения к частям, участвовавшим в этих боях, была объявлена благодарность, в том числе и нашей 18-й гвардейской дивизии.
Штурм города и крепости Кенигсберг начался утром 6 апреля. Шли ожесточённые бои. При штурме Кенигсберга очень активно действовала наша авиация, было заметно её полное превосходство в воздухе. Один эшелон, отбомбившись, улетал, а другой приходил ему на смену. Близко к передовой была подтянута тяжёлая артиллерия. Беспрерывные бои за город продолжались три дня. Наши войска продвигались к центру медленно. Бои велись почти за каждый дом. Немцы сопротивлялись с фанатическим упорством. но их участь уже была предрешена. Вечером 9 апреля гарнизон Кенигсберга капитулировал. После овладения Кенигсбергом наши бойцы, найдя в подвалах шнапс и пиво, праздновали победу.
После взятия Кенигсберга вскоре нас из города вывели и сосредоточили за городом. Через несколько дней всю нашу армию вновь ввели в бой, заменив вторую гвардейскую армию. Наши войска уже продвинулись далеко и подходили к порту-крепости Пиллау. Здесь мы и сменили соединения 2-й армии. Наши дивизии продвигались вперёд медленно, так как фашисты продвигались очень упорно. Им всё равно конец, вот и дрались до последнего патрона, до последнего вздоха.
Мы расположились в посёлке на берегу Залива, название его теперь не помню. Возможно, он даже был небольшим городом. Это было как раз перед Пиллау. Тогда говорили, что этот городишко части 2-1 гвардейской армии заняли внезапной атакой и без кровопролитных боёв, но заняв город, бойцы и командиры не устояли перед обнаруженными складами вина и многие напились вместо преследования выбитого из города противника. А затем немцы опомнились, пришли в себя и контратакой выбили гвардейцев из 2-ой гвардейской, причинив им немало потерь, а вторично брать этот город пришлось уже нашей 11-ой гвардейской армии, но уже с тяжёлыми боями.
Вскоре мы взяли Пиллау, наши войска форсировали пролив и вторглись на косу Фриш-Нерунг. Коса — это полоска земли, идущая по морю из Земландского полуострова в сторону Данцига. Ширина этой полосы земли не более 200 метров, а кое-где доходит до 4-5 км. Место для обороны очень удобное, а вот наступать здесь очень сложно — нет простора маневра. Наступать можно лишь в лоб. А коса начинена долговременными оборонительными сооружениями — дотами и бункерами. Бункера — это полноценные сооружения под землёй, со складами для боеприпасов и продуктов питания, казармами для гарнизона, а в надземной части колпаки с амбразурами для обстрела. Леса перед такими бункерами вырублены, гарнизон — до роты солдат. На косе через определённое расстояние стояли такие бункера. Полевые орудия разрушить их не в состоянии. Их можно разбомбить только с воздуха. И нашим гвардейцам пришлось преодолевать такие крепкие оборонительные сооружения. Вдобавок с моря подходили военные корабли и били из своих тяжёлых морских орудий по нашим наступающим частям. Один такой бункер мог задержать наступление целой дивизии и вывести из строя большое число наших бойцов и командиров. Но наши солдаты преодолевали такие препятствия и продвигались по коме далеко вперёд, примерно на 30-40 километров, возможно и больше.
30 апреля последние бои на косе вела именно наша 18 стрелковая дивизия. В тот же день нашу дивизию и всю армию вывели из боя в районе Кенигсберга. По пути, т.е. на марше получили известие об овладении нашими войсками Берлином, а через некоторое время и о полной капитуляции немецких войск и об окончании войны. Помню, как радостно было принято это сообщение! Из всего, что было у нас в руках, мы палили в воздух — это был наш салют победе над фашизмом. Итак, ПОБЕДА! Я мог себя считать «рожденным в рубашке». С самого начала до последнего дня войны я находился в стрелковом полку, который всю войну был в действующей армии, помню, сколько рядом со мной погибло людей, сколько было безвозвратно искалечено, а я отделался тремя легкими ранениями и одной нетяжёлой контузией. Руки и ноги мои целы, здоровье вполне нормальное. Какое это счастье!..
Ссылки:
Страница деда в проекте «Память народа»
Вcе посты по подготовке экспедиции доступны по ссылке >>>