Сегодня меня что-то снова накрыло волной мыслей о моих последних годах на родине, о конформистах и компромиссах, а также о крайне неопределённых карьерных перспективах.
О возвращении к жизни четыре года спустя
Это так странно — когда ты делаешь что-то обычное. Что делают всё люди. И что ты делал много раз. А это для тебя как будто большое достижение. Как будто четыре года просто выпали из обычной жизни. Словно ты совершал длительное кругосветное путешествие под парусом, был брошен в тюрьму или очень долго был нездоров. Когда ты возвращаешься в точку, из которой внутренне должен был стартовать. Нет, страна уже другая, я уже полтора года живу во Франции, и стран за моей спиной много.
Просто ещё в 21 году я внутренне понял, что всё, больше нельзя оставаться в России. Да, мозг цеплялся за прежнюю жизнь. Мы даже купили тогда машину — для работы и как бы в утешение, чтобы иметь возможность куда-то ездить. Но понимание было предельно чёткое — жить нам на родине не дадут. Людям с либеральными ценностями давно уже не было места в России. Но я совершенно не был интегрирован в мировую экономику. Мой опыт был сугубо российским. И я не мог решиться на эмиграцию.
Осенью 21 года я очень тяжело переболел ковидом. Человек порой чувствует, что он умирает. Я тогда это чувствовал. Понимал — моя жизнь больше мне не принадлежит. В машине скорой помощи я ещё бодрился, но потом силы закончились. Если бы был тогда в аэропорту Пулково один, без Оли, если бы врач не перевела меня из ужасной больницы в хорошую, не выжил был. Я понимал сквозь пелену, что решается моя жизнь, но не в силах был на что-либо повлиять.
Я просто нашёл какую-то кушетку и лёг. Вокруг умирали люди. Поток людей был такой, что врачи просто упахивались. Помню, когда часов через 12 у врачей до меня снова дошли руки, я уже ни на что не реагировал. Мне поставили капельницу, сказали, что это всё же не инсульт, а ковид, что меня перевезут в инфекционную больницу.
Я помню, что там, в этом распределителе, работали только очень молодые врачи. Естественно, врач была в маске. У неё были очень красивые, добрые и усталые глаза. И я понимал почему-то, что теперь, когда меня переведут отсюда, скорее всего, буду жить. Часов за 12 до этого Оля вызвала медиков в аэропорту. Пока она бегала в поисках врачей, я просто выключался на металлическом сиденье в зале вылета. И понимал тогда, что вот так просто можно загнуться в Пулково. Никто не поможет.
В медпункте Пулково врачи пытались помочь сотруднице аэропорта. Она была белой как снег, ей становилось хуже буквально на глазах. Мне внешне было лучше, но давление было такое… С которым не живут. Меня снова повезли на скорой. Я уже лежал пластом, но хотя бы в сознании. Когда меня привезли в новую больницу, я увидел старые стены и кучу носилок, каталок, колясок. На них были люди.
Была глубокая ночь. Но люди не спали. Все они были без сознания. Они не шевелились. И это было страшно. Меня быстро вызвали. Как ни странно, я смог встать и даже ответить на все вопросы. Меня отвезли в палату. Я помню, как санитары решали, куда меня распределить. «К старикам не надо его». Видел, что больница с хорошим ремонтом. И понял, что мне, кажется, повезло.
Меня привезли в большую палату, где спал лишь один человек. Санитары очень удивились, что у меня совсем нет вещей. Что я не из Питера, но попал именно в эту больницу. Я попросил воды. Я не пил больше половины суток. Помню, как мне принесли огромную стеклянную чашку из IKEA. И это была, наверное, самая вкусная вода в моей жизни.
Как позже оказалось, у нас была палата выздоравливающих. Таких на нашем этаже было, кажется, всего две. Люди почти не ходили. Потом я понял, что вокруг нас каждый день умирают люди. Некоторые из них выли как звери. Я же быстро шёл на поправку. К нам часто заходили поболтать санитары. Кто-то в противочумных костюмах, кто-то без защиты — они переболели уже по три-четыре раза.
От позитивных тётушек я и узнал, что фактически весь этаж — это умирающие люди. Многим нельзя было помочь, хотя врачи делали всё возможное. А мы были палатой выздоравливающих И заходя к нам, медики как бы видели надежду. Что есть люди, которых удалось спасти. Люди, которые будут жить. В моём случае так и было. А вот с моими соседями не совсем.
Все они болели легко. Легли на операции по урологии, а тесты вдруг показали в ковид. И их перевели в это клинику с красной зоной. Некоторым пациентам делали операции уже здесь. А потом привезли Василия Ивановича. К сожалению, он не выжил. Когда я узнал об этом, это было для меня ударом. Это был очень позитивный старичок. Тоже после операции.
Его кровать стояла рядом, он был на кислороде, я уже поправлялся и стал, чем мог, ему помогать. Санитары так и сказали тезке Чапаева — с молодым не пропадёшь. У Василь Иваныча зацепило мозг, он как-то странно соображал. Иногда здраво, иногда не мог понять очевидных вещей. Мне пришлось взять координаты его близких. И сообщить, что ему привезти.
Он был совсем без вещей — они где-то потерялись. У меня же к тому моменту было вообще всё — Оля привезла мой дорожный чемодан, купила полотенца и всё необходимое. Оля приезжала на территорию больницы, вставала под окна, мы говорили по телефону. Она из двора, а я с четвёртого, кажется, этажа. Но отпуск заканчивался. Оля улетела домой в Чебоксары. А я остался долечиваться.
Мне казалось, что Василий Иваныч поправляется. Он стал вставать, со временем смог сам доходить до туалета. Стал рассказывать о своей жизни, доме, внучке. Он жил в Старом Петергофе.
Я в те дни читал «1984» Оруэлла. Давно хотел прочитать, но как-то не доходили руки. Уже потихоньку приходила ковидная депрессия, но я бодрился. Однако роман меня как будто надломил. Приведу некоторые цитаты оттуда:
«Война — это мир, свобода — это рабство, незнание — сила…
…Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека — вечно. И помните, что это — навечно. Лицо для растаптывания всегда найдется. Всегда найдется еретик, враг общества, для того чтобы его снова и снова побеждали и унижали…
…Главная цель современной войны — израсходовать продукцию машины, не повышая общего уровня жизни… Даже когда оружие не уничтожается на поле боя, производство его — удобный способ истратить человеческий труд и не произвести ничего для потребления.
В прошлом война, можно сказать, по определению была чем-то, что рано или поздно кончалось — как правило, несомненной победой или поражением. Но, став постоянной, война изменила свой характер.
Правящие группы сознают и одновременно не сознают, что делают. Они посвятили себя завоеванию мира, но вместе с тем понимают, что война должна длиться постоянно, без победы.
Как нетрудно видеть, война — дело чисто внутреннее. В наши дни они друг с другом не воюют. Войну ведёт правящая группа против своих подданных, и цель войны — сохранить общественный строй…»
После прочтения романа я особенно отчётливо увидел будущее нашей страны. И своё будущее, если не уеду. Я понял, что надо уезжать. Что в России у нас нет больше будущего. Что мы, инакомыслящие, будем уничтожены. Это понимание окончательно ко мне пришло тогда, в октябре 2021 года. Тогда я не решился, побоялся, меня отговорили друзья, родные и близкие. Но уже через год мне пришлось буквально бежать, покидать страну экстренно, в режиме эвакуации.
Собственно, после тех двух недель в питерском госпитале привычной жизни, можно сказать, уже больше не было. Сначала глубокая постковидная депрессия, а потом депрессия уже из-за войны. Но даже до момента, когда началось вторжение, ощущение концентрированного ужаса накрывало меня всё сильнее. Это чувство приходило и раньше, но в конце 21 года тьма совсем сгустилась.
В последний перед моей болезнью вечер в Питере мы посетили музей современного искусства Эрарта. Там была экспозиция, посвященная настоящему России. Это было очень актуально, метко и страшно. Глядя на эти работы, я видел будущее. Видел беспросветный ужас, боль, горе. Я был этим разбит и растоптан. Так что неудивительно, в общем, что на следующий день меня скрутил ковид.
Помню, в тот наш последний отпускной вечер мы шли к отелю по Большому проспекту Васильевского острова. Золотая осень в Питере, красота! Было уютно, стало забываться увиденное. Мы поужинали в прекрасном ресторанчике и пошли по мостам в отель. Сейчас я как будто вернулся в тот момент. В тот октябрь 2021 года. Понимаю теперь, что, несмотря на все ужасы, могу жить дальше.
Да, я многого не знаю, не могу оценивать перспективы. Но я сделал всё, чтобы эти перспективы были. И чтобы наши дети, когда они появятся, были свободными и счастливыми людьми. Это будет зависеть от них самих. Но теперь у них будет свобода выбора. А значит, и реальные шансы прожить жизнь так, как они считают правильным.
Не все компромиссы допустимы!
Я уже почти три года не живу в России. Но 40 лет моих жизни протекали именно там. Я никогда на планировал уезжать из страны. И всерьёз задумался об эмиграции лишь в октябре 2021 года, когда тьма сгустилась до состояния кромешного мрака. Я жил в России. И мне тоже порой приходилось идти на компромиссы. Не с властью, нет. Не с политиками и чиновниками. Скорее со своими представлениями о справедливости. В работе, в личной жизни, в бизнесе.
Однако момент, при котором я как никогда раньше был близок ко смерти, меня изменил. И я понял, что не могу и не буду больше идти на компромиссы против своей совести. К счастью, их в моей жизни было немного. Время компромиссов для меня закончилось задолго до войны. И когда она началась, вопрос о компромиссах с режимом не стоял в принципе. Я не планировал молчать и стирать свои статьи.
При этом я понимал, что, по всей вероятности, закончится эта история для меня печально. Однако мне повезло. И я успел уехать. Со временем даже смог получить убежище во Франции, ценности которой я полностью разделяю. Я ни в коем случае не берусь учить жить единомышленников, оставшихся в России. Сейчас важно уцелеть. Но в отношении разных знакомых зетников или «нейтральных» граждан я рассуждаю совсем иначе.
Я понимаю, когда людям доброй воли приходится молчать или идти на какие-то компромиссы ради выживания. Все наши единомышленники в России по факту сейчас являются заложниками, которых могут сожрать в любой момент. Не мне осуждать людей за компромиссы. Но я в состоянии отличить вынужденный компромисс от этакого идейного или конформистского энтузиазма. Это абсолютно разные вещи.
С людьми, которые с энтузиазмом и кипучей энергией служат путинскому режиму, вне зависимости от сферы их деятельности, я не хочу иметь ничего общего. Простите, оправдание «я просто делал свою работу» здесь уже не работает. Мне очень сложно очертить ту грань, которая разделяет выживание в сложные времена и служение злу. И я, наверное, не возьмусь это делать. Здесь у каждого своя логика.
Я буду говорить лишь для себя. Да, я уехал из-за угроз личной безопасности. Чтобы не быть арестованным. Но я прекрасно понимал, что вся эта новая реальность в любом случае не оставляет мне никаких шансов на выживание. Бизнес, построенный с таким трудом, рушился на глазах. А «совестливые доброжелатели» уже яростно предлагали заняться пропагандой войны. Мол, не строй из себя неженку, не ломайся. Ты же патриот своей страны. Все нам служат, и ты тоже будешь.
Но это всё для меня было невозможно. Даже если бы мне не грозила статья за дискредитацию армии РФ, мне всё равно бы пришлось уехать. В России в этих новых условиях я просто не смог бы прокормить семью. Перспективы были сугубо отрицательные.
Не знаю!
Сейчас именно тот момент, когда в голову стучится множество вопросов о будущей жизни:
— Что?
— Как?
— Когда?
— Каким образом?
— Серьёзно?!
На эти вопросы нет и не может быть ответа на текущем этапе. Это нужно просто принять. Всему своё время.
Друзья! Двенадцать моих сайтов и блогов были заблокированы на территории России цензурными ведомствами за антивоенные статьи. Чтобы узнавать о моих новых публикациях, подписывайтесь, пожалуйста, на мои Facebook или Telegram-канал. Ваш лайк или комментарий на сайте или в телеграм-канале — лучший подарок для автора!
Другие мои материалы по теме:
- Золотая осень в Петербурге: 80 моих лучших фото (27.10.2021)
- Дневник пациента ковидного госпиталя (25.10.2021)
- Свободный мир без права доступа (08.01.2024)
© Гипертаблоид редактора Удикова | Alex Udikov | Udikov.com